Цирроз меня не сломил

В 1997 году я заболел желтухой и попал в больницу. Тех, кто опрокидывал за воротник что попало, было той порой немало. Встречались они обычно в стационаре, кто с желтухой, а кто и с циррозом печени. Циррозники мучились особенно сильно, на глазах таяли и умирали. Я сообразил, что если выкарабкаюсь сейчас, но попаду сюда с печенью ещё раз, то цирроз и такой же конец мне обеспечены.

Отлежался я, да так хорошо, что дома позабыл и про то, с чем недавно залетел в больницу, и про зарок не пить, который давал, насмотревшись на муки собратьев своих. В общем, всё пошло-поехало по-прежнему. Нанялся к знакомому фермеру трактористом, снова появились денежки. Про наказы врачей и не вспоминал, ел подряд и жареное, и пареное, и солёное, и перчёное, рассуждая по-деревенски: всё полезно, что в рот полезло! Частенько стакан с самогонкой или водочкой мимо рта не проносил. Жил и не тужил в своё мужицкое удовольствие.

Вот только через два года почуял, что начала «позванивать» печень, и совсем мне пакостно сделалось, когда я заметил, что печёнка-то стала выпирать из-под рёбер, как рог бычий. Да и в брюхе начало постоянно что-то булькать, урчать и перекатываться. С работы меня той турнули. Нет, не за пьянку иль прогулы, а потому, что ослабел и с трактором совладать толком уже не мог. Хоть и боялся я себе признаться, но и без подсказки своей желтушной рожи в зеркале понял, что у меня в этот раз скорее всего цирроз.

Отвезли меня в районную больницу. Поначалу там крепко за меня взялись. Первым делом кровь почистили, потом ввели донорскую плазму. Не сосчитать, сколько капельниц залили и таблеток скормили. Только чую, что медики хлопочут в этот раз бестолку — мне становилось всё хуже и хуже. Замучили анализами. И в одночасье «обрадовали» — сахар высокий в крови, диабет! Хотя я даже чай еле сладкий пил, а конфеты ел, только когда «на халяву» перепадало.

И вот лежу я, отекаю, толстею, пузо вздулось от клокочущих в нём газов. Старый не по годам сделался и страшный, в нынешнем виде в отцы прежнему годился. А мне ведь недавно только тридцать три минуло, жена молодая, дети-школьники. Думаю, что если сгину — на кого я их оставлю в нынешнее-то времечко?

И Господь надоумил

От таких мыслей и тяжко, и страшно становилось. И стал я молить Господа! Как единственного, кто меня от гибели и деток от сиротства спасти может! Не помню, когда плакал до этого, как-то дочке даже сказал, что и делать этого не умею. А тут так наревелся, что на все свои тридцать три года с лишком хватит. В народе говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай». Наверное, это так. Но только Господь надоумил меня наказать жёнке и матушке, чтобы они выспрашивали да выпытывали, как можно мне от погибели уйти? Хотя в больнице я и прошлый, и в этот раз ушами не хлопал: слушал всех, кто заводил разговоры про избавление от наших болезней.

Так вот, жёнка лекарства, которые люди насоветовали, делать начала и мне приносить. А мне жить-то охота! Вот и хватался за них, как оголодавшая корова за прошлогоднюю солому. Первым делом упросили мы перевести меня на еду без молока. Потому что коровье молоко для меня, знающий человек сказал, вроде отравы. Оно де забивает организм слизью, которая мешает всасываться полезным веществам. Да ещё брожение делает и гниение в животе. В общем, даёт человеку не новые силы, чтобы бороться с болезнями, а яды, которые лишают его последних. Долго упирались врачи, а потом махнули на меня рукой и назначили еду без молока. И сразу перестало бурлить и бродить в животе!

Только там уже было полно грязи и слизи. Ту, которая жиденькая, регулярно откачивали. Но всё равно дышал с трудом. Хотя жёнка с матерью каждый день поили меня разными отварами да настоями. А начали с обыкновенной берёзы. Положили-то меня зимой, когда деревья голые стояли, так пришлось листья с веничков драть, которые я для баньки припасал. Заваривали листочки в термосе крутым кипяточком, и такой чаёк я потягивал раза 3—4 в день по стакану до еды или между едой.

А уж про капусту и говорить нечего. Здесь без советчиков меня самого на неё потянуло. Хорошо мы в тот год 14 вёдер в деревянной бочке заквасили. Сколько я соку перепил, и сам не знаю: каждый день по стакану перед завтраком, а потом и днём ещё один-два пропускал. И сама капуста вместе с натёртой свёклой да морковкой чуть ли не главной моей едой сделались: без них ни к супу, ни к каше не притрагивался.

Шалфею вместе с полынью тоже немало попил. Брал их поровну, столовую ложку смеси стаканом кипятка в термосе заливал на час. Перед едой, минут за 20, по 3—4 ложки настоя в рот опрокидывал. Немеряно попил отваров и настоев из листьев крапивы, зверобоя. Конечно, не всё сразу принимал, дней через пять менял.

Надо думать о душе

В то время я много читал, думал и понял, что болезнь даётся для того, чтобы человек осмыслил свою жизнь, очистился от грязи не только телесной, но и душевной. Изменил поведение. Уверовал в Бога и всей душой, всем сердцем полюбил Господа, Пресвятую Матерь его Деву Марию, всех святых, родных и близких, всех людей, как самого себя.

Всего труднее, наверное, у меня было с последним: всю жизнь я старался уважить своих друзей-собутыльников, вредил себе едой, какой попало, спиртным сомнительным. Самому перемениться непросто, а ведь надо, чтобы в этом помогли самые близкие люди: мать, жена, дети. Иначе никакие советы, никакие снадобья алкоголикам, как и диабетикам, гипертоникам, язвенникам и многим другим бедолагам, не помогут. Ведь приходишь к болячкам в любом случае не без «помощи» близких и нередко любящих тебя людей.

Моя супруга готова была для моего спасения на всё. Сколько перетаскала она мне книжек, журналов и газет — и не сосчитать! Мы до больницы кредит взяли, чтобы мебель новую справить, так вместо кресел, дивана и шкафа всё на моё лечение потратили. А как привезла меня домой неходячего и нестоячего, сразу решила перемены начать с кухни. Ведь учёные люди знают, что пища может быть и лекарством, и отравой. Всё зависит, оказывается, сколько, когда и как её употребить.

Про молоко я уже говорил. Теперь круто изменил отношение и к чаю. Начал пить его не в обед, как раньше, а часа через полтора после или до еды. А раньше, бывало, только желудочный сок начнёт переваривать пищу, а я его стаканом, а то и двумя воды разбавляю. Разве будет после этого нормальное пищеварение? Тем более у больного. Само собой нет. Пища полежит в желудке, а потом полупереваренная гниёт в кишках. До самого выхода на свободу. К тому же привыкли мы с одной заваркой целый день чай пить, только подсыпали понемногу свежей, когда она уж совсем бледная становилась. А теперь экономить на ней перестали. Оказывается, через 15 минут её, даже тёплую и крутую, лучше вылить, потому что из неё начинают выделяться яды и вместо бодрящего напитка чай превращается в отраву.

В первые же дни дома перешли на раздельное питание. Начали есть углеводистую (картошка, хлеб, особенно белый, рис, пшено и другие крупы) и белковую (мясо, рыба) пищу в разное время. А ведь с малолетства мы уминали, например, картошку с мясом или рыбой. Конечно, вкусно, привычно. Но вот беда: желудочный сок для переваривания рыбы, мяса нейтрализует желудочный сок для обработки картофеля, хлеба, риса. Они «уживаются» как огонь с водой! Вот и получается несварение желудка и опять же отравление организма. А вообще-то мясо и рыбу я теперь ем мало, но когда захочется, то или без всего, или с овощами.

Каждый день мне стали варить овсяный кисель, который я не пробовал с детства, да и то на деревенских поминках с сытой, сладкой водичкой. И только из книжек узнал, что его считают эликсиром жизни. Он помогает нормализовать пищеварение, да ещё восстанавливает и печень, и поджелудочную железу. Как раз то, что мне нужно.

Потянуло в родные места

В тот год к нам весна рано пришла. В апреле уже всё зазеленело, и мне захотелось в родную деревню, где у меня семидесятилетняя матушка одна осталась. И к родному месту потянуло, и к матери, которую последние 13 годочков не часто видел. Привезли меня к матушке, поплакали мы с ней поначалу, а потом принялись за дела. Что на меня так подействовало — судить не берусь. А только на следующий же день я сам поднялся на ноги.

И первый раз после больницы без помощников вышел во двор, полюбовался речкой, которая течёт внизу метрах в ста от дома, зеленеющим за ней леском, заслушался соловьиными трелями в ивняке и не заметил, как молча полились слёзы. Я невольно подумал, что, может быть, и вижу, и слышу это в последние разочки. И тут опять меня Господь осенил! Ведь он любит и ведёт нас! Только мы его, даже когда припрёт, не всегда слушаем.

Я вспомнил, что в больнице услышал, как тогда показалось, небылицу о невиданном лечении. Всё я не запомнил, потому что в ту пору ещё надеялся на врачей, но главное уяснил. Вроде учёные доказали, что клетки нашего тела обладают памятью и усваивают даже наши привычки и помыслы в течение жизни. Они как бы наш третий мозг. И для выздоровления нужно изменить в первую очередь мысли, образ жизни и освободиться от старых злопамятных «осквернённых» клеток.

В специальных лечебницах больных доводили до последней степени истощения, чтобы на оставшиеся кости нарастить новое мясо. Люди как бы воскресали к новой жизни. Лечили, по-моему, безнадёжных алкоголиков. Без всяких лекарств. Успех был стопроцентный и на всю жизнь. И мне надеяться было не на что. Ведь от пары моих главных болезней медицина прочила мне неминуемый конец. В голове застряло только одно: чтобы избавиться от заражённых болезнями клеток, требуется как можно больше похудеть! А для этого у меня было лишь одно средство, рабоче-крестьянское — как можно больше вкалывать!

Труд — великое дело!

На следующий день в «семейных» трусах и драной футболке, босой я принялся за дела. Хотя мать заругала поначалу: мол, лежи да смотри в окошечко или с крылечка на родное местечко, я сама всё, что надобно, сделаю. Сил наберись сначала, а потом уж хватайся за вилы и чего другое. Но я сказал: «Нет. Приехал не лежать, а пахать, сажать и сеять, как никогда в жизни!» Она махнула рукой. А я кое-как подкатил к куче садовую тележку и стал кидать в неё навоз. Для начала набросал ведра два. Впрягся и повёз в самый дальний угол, метров за 80. По пути несколько раз спотыкался и падал, поднимался и вёз дальше. И молил Господа, чтобы последние силы не оставили меня. И дошёл.

Первая ходка была самой трудной. Не только физически, но и психологически. Я поверил, что смогу не только ходить без помощников, но и приносить пользу отчему дому, матушке своей, а заодно и худеть. После второй ходки я уже не смог держать в руках вилы. Отсиделся немного, а затем часа два отлёживался дома. Но потом взял себя в руки и снова побрёл к оставленной возле навоза тележке. В тот день я сделал ещё только одну ходку.

Я, как мог, старался объяснить всё матушке. Она вроде поняла, но всё равно первые дни, глядя на мои ходки, не убирала передник от мокрых глаз. Но когда через неделю я перестал падать и возил за один раз ведра по три-четыре, она стала улыбаться. И это удваивало мои просыпающиеся силы. Было страшно тяжело. Я весь обливался потом с головы до ног, от меня воняло так, что самому было противно дышать. Но я понимал, что это выходила душившая меня гадость, заодно со всеми накопившимися болезнями.

Очередная ходка с навозом могла стать для меня последней. Но с каждым днём на граммульку я чувствовал себя увереннее.

Внимание питанию

Как раз пришла пора пахать землю, а потом сажать картошку, делать грядки под морковку, огурцы, помидоры, капусту и прочих огородных жильцов. А потом настала пора поливать утром и вечером всё, кроме картошки. Чтобы напоить только одну яблоньку, я таскал из колодца по десять вёдер. Каждый вечер. А их у нас двенадцать. В общем, не знали мы с матерью передыха до самой осени. Тело моё таяло на глазах. И где-то через месяц от меня остался скелет, обтянутый кожей. Но я не трусил, потому что становилось с каждым днём легче дышать и ко мне понемногу возвращались силы.

И не только через неимоверный труд, но порой адские боли. Особенно трудно было по утрам. Тяжко было даже лечь и встать. Дико болели суставы, а из костей будто что-то вытягивали, больнее, наверное, чем, если бы постоянно выкручивали нерв из больного зуба. Без мышьяка и без укола. И всё же каждое утро я брёл босиком на огород окучивать, поливать, колоть и таскать дрова и делать другую самую тяжёлую работу по хозяйству.

Мать с первого же дня пыталась меня подкормить тем, что считается в деревне самым полезным. Раздобыла мяса, дорогих консервов, кофе, копчёной колбасы. Только я на это даже смотреть не мог, хоть мать поначалу со слезами уговаривала меня попробовать. Я же ел-пил по наитию, что приглянется, к чему рука на природе потянется. Утром, ещё роса не обсохнет, собирал свежую зелень, что взгляд приласкала. На одной настаивал чай, другую жевал, например, подорожник, кипрей, барбарис, вприкуску с чёрным хлебом ел даже лебеду. Не единожды пробовал ягоды жимолости лесной, а ведь они ядовитые. Я на этот счёт не комплексовал, потому что в соседней деревне мужик от рака избавился, когда тайком от своих начал пить отвар ядовитой травы.

А вместо консервов, мяса и прочей «мужской» еды, я попросил мать покупать апельсины, мандарины, лимоны, когда они в деревенском магазине бывали… Их я уплетал с превеликим удовольствием, причём иной раз даже лимоны вместе с кожурой и без сахара.

Мать обижалась поначалу, что я признавал в основном одни каши на воде. Только иногда подмазывал их постным или топлёным маслом. Но и от такого рациона я начал набираться силы и понемногу поправляться. К осени уже чувствовал себя не хуже, чем тринадцать лет назад, когда после армии женился и зажил своим домом в соседнем селе. И одёжа снова впору стала, которая от молодого осталась и в чулане с той поры лежала.

Живу и здравствую

Мать радовалась больше меня. И что поправился, и что отвернуло от спиртного напрочь. Ведь от него случались неприятности в семье и до меня. Сперва я его даже на дух не выносил, сейчас могу и посидеть за «хмельным» столом, даже налить вина желающим, но у самого пригубить нет никакого желания.

Осенью приехала жена и сказала, что к ней новенькая фельдшерица из нашей амбулатории приходила, чтобы узнать, когда меня похоронили или что-то в этом роде. Ей насчёт меня из районной больницы звонили. У матери все мужские дела к зиме были сделаны, и я с жёнкой вернулся домой. А на другой день поехал в райцентр по своим делам, а заодно и в больницу. Захожу на приём, а врачиха меня узнала и от удивления слова сказать не может. Глаза вытаращила и спрашивает: «Вы ещё живы? Где, у каких профессоров лечились?»

... С той поры почти 10 лет прошло. Я больше не батрачу на других. Братан из города домой вернулся. Завели мы с ним, нашими жёнами и подросшими ребятишками фермерское хозяйство. Не жируем, но на хлеб-соль хватает. Детвора выучилась и вернулась домой, чтобы не зарастали бурьяном поля, не усыхали сады, которые нам завещали деды. Чтобы цвела земля, которая вырастила нас, и как родная мать спасает в трудный час.